Царский символ (2)

Данный текст является фрагментом
из книги "Истоки русской геральдики".

Грозный царь полагал исполнение Помазанником Божиим своих обязанностей служением Господу, в коем различал четыре формы: отшельничество, монашество, священническую власть и царское правление. Следует здесь напомнить, что в православном миросозерцании страх Божий напрямую ассоциировался с одним из возможных путей спасения, отчего служение Господу в форме царского правления представлялось Ивану Васильевичу в «страхе, и запрещении, и обуздании, и конечнейшем запрещении по безумию злейших человек лукавых». Мистическая суть царской власти как разновидности иноческого подвига виделась Грозному не столько в свете отшельнического учения Нила Сорского (к чему старалась подвигнуть его «Избранная рада»), сколько согласно древнему киево-печерскому уставу. Для спасения души следовало истязать плоть, а под «плотью» Руси царь понимал всех людей ее, спасение которых вверено было ему Господом и осуществлять его он должен был страхом Божиим. По сути, вся программа действий Ивана Васильевича сводилась к тому, чтобы страхом Божиим обратить людей к истине и свету, а значит спасти их души.

Вот почему первое из известных древнерусских изображений единорога в Псалтири 1397 г. относится к текстам, указывающим направление поиска значения этого символа на царских печатях. В иллюстрированном этой миниатюрой псалме Давида, в частности, говорится: «Господи! Что есть человек, что ты знаешь о нем, и, Сын человеческий, что обращаешь на него внимание? Человек подобен дуновению; дни его — как уклоняющаяся тень». Так стоило ли сожалеть об эфемерной по краткости жизни человеческой, безумно растрачиваемой в грехе и забвении бессмертной души? Могли выполняющий Божию волю православный царь допустить погибель мира сего? Подобало ли ему в отшельничестве, в уходе от мира оставить без пастыря и судии народ свой? Вспыльчивой, страстной и противоречивой натуре Грозного был свойствен максимализм — казни и опричнина оказывались его внешним проявлением, но максималистское мироощущение царя как меча и слова Божия нуждалось в оправдании соответствующим символом. Современников удивляла богословская начитанность Ивана Васильевича, по сей день будоражат умы легенды о его таинственно исчезнувшей библиотеке, поэтому нет ничего удивительного в том, что требуемый ему символизм был найден в творениях наиболее мистичного из евангелистов — Иоанна Богослова. Именно в Евангелии от Иоанна берет начало христианское учение о предвечно существовавшем логосе как обретшем плоть Слове Бога, в неразгаданном до конца «Откровении» скрыты тайны будущего. Теология, литература и иконография всегда подчеркивали девственничество Иоанна Богослова, его особую аскетическую «освященность» и просветленность, делающие его более других лично близким Иисусу Христу и пригодным для восприятия и возвещения особенно глубоких тайн веры.

Так чей же образ в христианской традиции, сложившейся под сильным влиянием не только Павла, но и Иоанна Богослова, был исполнен злой волей против людей, многозначен как зверь Апокалипсиса (чье число есть знамение и Христа, и Антихриста) и укротим лишь аскетическим (иноческим) девственничеством? Какова в этих координатах эмблема меча и слова Божия? Избрав единорога выразителем этих традиционных представлений, Иван Грозный придал новому символу царской власти собственное, весьма сложное значение. Образ возвышенный и воинственный, как сам идеал богоданной власти русского самодержца, единорог не имел ничего общего с символикой опричнины — и введенной, и упраздненной под его сенью. Если опричникам надлежало иметь притороченные к седлу собачью голову и метлу — символы весьма сомнительные и низменные, — то благородная чистота единорога приличествовала не только царскому гербу, но и царскому оружию. В последних битвах за Ливонию в русском войске появились пушки с единорогом на стволах, первая из которых была в 1577 г. отлита знаменитым мастером Андреем Чоховым. С тех пор возник обычай, существовавший до XVIII—XIX вв., называть артиллерийские орудия «инрогами» или «единорогами».

Герб графов Шуваловых. XIX в. (прорисовка автора по П. Н. Петрову)

Графу Петру Ивановичу Шувалову (1710-1762), фактическому главе правительства Елизаветы Петровны и организатору русской армии в Семилетней войне, принадлежит разработка «единорога» (1757 г.) — гладкоствольной гаубицы, сопровождавшей в бою пехоту и просуществовавшей в войсках до середины XIX в., когда ей на смену пришли нарезные орудия. Неудивительно, что фигура единорога вошла и в герб Шуваловых (созданный уже после 1746 г. — даты возведения Петра и Александра Ивановичей в графское достоинство). Здесь она употреблена трижды — и в самом гербовом щите, и в качестве щитодержателя, и в форме возникающей фигуры в клейноде правого шлема над графской короной. Жаль, что процесс создания русских дворянских гербов XVIII— XIX вв. практически не исследован и поэтому выглядит «канцелярским» (термин Ю. В. Арсеньева) сочинительством, формальным тасованием немецких геральдических стереотипов. Мы не знаем, существовал ли единорог в качестве родовой эмблемы костромских дворян Шуваловых (известных уже с XVI в.), однако можем предположить, что будь его появление непосредственно связано с изображением знаменитой гаубицы, в гербе была бы помещена именно она наряду с отличительными гербовыми фигурами лейб-кампанейцев. Как раз эти фигуры свидетельствуют об участии братьев Шуваловых во дворцовом перевороте в ночь на 25 ноября 1741 г., приведшего на престол цесаревну Елизавету Петровну, хотя и занимают в гербе почетное, но не основное место. По логике составления гербов, эти отличительные знаки оказались присоединенными к более древней родовой эмблеме Шуваловых уже при массовом учреждении гербов Лейб-кампании в 1740-1750-х гг.

Было бы неверным представлять появление единорога в российской символике событием внезапным, обусловленным лишь мистико-религиозными исканиями царя Ивана Васильевича Грозного. Генезис символа продолжается века и тысячелетия, и Русь задолго до перевода греческого «Физиолога» знала Индрика-зве-ря, «всем зверям отца», восходящего к индоевропейской ведической традиции персонажа «Голубиной книги». Культ солнечного бога войны, грома и молний Индры — «самодержца», «вседержителя», «царя всех богов и всей вселенной», вероятно, возник еще в не-расчлененной массе индоевропейских племен, но наибольшего развития достиг у ариев Индии. Совершенно очевидно, что Индра играл важную роль и в духовной жизни предков славян, но со временем оказался вытесненным солнечными Сварожичами, заняв место среди лунных богов — Дыевичей. Функции громовержца и покровителя дружины отошли к Перуну Сварожичу, а образ могучего воина Индры смешался с образом его волшебного коня, называемого в русской традиции Единорогом, и уже в христианское время превратился в козлоподобного Индрика-зверя «Голубиной книги». Борьба Единорога и Льва, символизирующая противостояние Индры и других Дыевичей со Сварожичами, стала одним из распространенных сюжетов русского народного искусства68, и нельзя исключить вероятности знакомства с этим сюжетом Ивана Грозного и его печатников. Кроме того, борьба Льва с Единорогом изображена на печати верейского князя Василия Михайловича, привешенной к его договорной грамоте с Иваном III от 4 апреля 1482 г. Древний культ Индры нашел также свое отражение и в славянских языках — слова}ейгь, ядреный по сей день означают «обладающий силой особого свойства».

Единорог и Лев сражаются у Мирового Древа. Блюдо, XVI в. (из собрания Великоустюжского музея) (прорисовка автора)

Противостояние зверей у корней Мирового Древа также является излюбленным сюжетом древнерусского искусства. Такой сценой, например, дополнены уже известная нам композиция «Сладость сего мира», среди прочих наведенная золотом в клейме Васильевских врат из Софийского собора в Великом Новгороде. Огромные медные врата с драгоценными изображениями на них были созданы в 1331—1336 гг. по заказу новгородского архиепископа Василия. Но после учиненного опричниками кровавого погрома увезены из Новгорода в Александровскую слободу, где и поныне украшают построенный в 1513 г. Троицкий собор. Свидетельством чрезвычайно многообразной символики Руси — возможно, унаследованной ею от арктических предков арийских народов, — служит изображение и на другом клейме этих врат. Крылатый коронованный Китоврас, иконографически родственный кентаврам Дмитровского собора во Владимире, лишний раз доказывает независимость происхождения многих русских образов от византийских апокрифов — переведенных с греческого лишь в конце XV в., а также иных зарубежных источников. Русский апокрифический Китоврас, хотя и «не ходил путем кривым, но — только прямым», сумел перехитрить, обвести вокруг пальца библейского царя Соломона. Огромный человеко-конь Васильевских врат размахивает маленькой человеческой фигуркой с короной на голове, а подпись гласит: «(К)iтоврасъ мече братомъ своiм Сол(о)монъ на обетованую землю за словъ...» (окончание скрыто).

Борьба Льва и Единорога. Роспись коробьи. Великий Устюг. XVII в.  (прорисовка автора)

На этом можно завершить рассказ о единороге — древнеарийском зооморфном символе, сохраненном народной памятью вместе с кентаврами и другими мифическими персонажами и принятом Иваном Грозным в качестве эмблемы царской власти. Довольно натянутыми выглядят предположения некоторых исследователей о том, что предстоящие двуглавому орлу лев и единорог на резной спинке царского трона («стула» 1561 (?) г. из моржовой кости) перекочевали туда из герба Британского королевства, хотя и оказались в нем в качестве щитодержателей не ранее 1603 г. Почему целые поколения отечественных снобов от науки пытаются доказать обязательность заимствования Русью любых новшеств, особенно в области государственной символики и геральдики? А разве для трансформации в национальную геральдику и государственную символику известного каждому русичу молитвенного принципа предстояния (Деисус в церковном искусстве и религиозном быту, парные рожаницы, птицы и звери в народном искусстве) непременно требовалось иноземное вмешательство? Переосмысление древнего сюжета предстояния Мировому Древу или Матери Сырой Земле звериных ипостасей дохристианских богов привнесло в уже сложившуюся и широко распространенную композицию новое содержание: лев и единорог по сторонам герба Российского государства — двуглавого орла — стали означать преемственность самодержавной власти от князей Владимирских и обретение русскими государями нового, Богом ниспосланного качества — царской власти, реализуемой как в административно-политической, так и в духовной сфере.

В основе этих настойчивых заблуждений может лежать и объективная причина — слабое знакомство некоторых исследователей геральдики с историей искусства. Ведь первичной материальной средой, вбирающей в себя возникающие на базе мифологических и религиозных представлений зрительные образы, является изобразительное искусство. Именно в нем воплощается визуализация устной или письменной информации, фантазия и талант художников превращают умозрительные образы в очевидные. Геральдическое художество, оставаясь неотъемлемой частью этого всеобъемлющего целого, использует все его достижения, но вынуждено сообразовываться с канонами гербоведения. Правила составления гербов строго избирательно относятся ко всему многообразию образов изобразительного искусства, путем освобождения от всего несущественного доводя некоторые из них до лаконизма графических символов. Эти же правила содержат и каноническое значение каждого изображенного образа, позволяющее ему вступить в сложные смысловые связи с другими компонентами герба. Отсутствие познаний в области теоретической геральдики у печатников первого русского царя куда естественнее обращает поиск истоков избранных ими образов к своему национальному изобразительному искусству, нежели к отсутствующим в то время на Руси западноевропейским гербовникам. Вопрос о вероятности заимствований столь сложен и неоднозначен, что чисто геральдические по форме фрагменты орнаментации серебряной братины начала XVII в. из собрания Оружейной палаты кому-то тоже могут показаться весьма далекими от русских традиций. Но стоит лишь вспомнить стилистику гербов в книгах Ивана Федорова первопечатника, как сложные по форме вырезные щиты, внутри которых помещены двуглавый орел с картушем на груди и предстоящие такому же картушу вздыбленные Единорог и Лев перестают выглядеть чем-то совершенно незнакомым, особенно при наличии вписанной в кар-туши вязи кириллических букв. Отстаиваемая нами версия самостоятельного генезиса отечественной геральдики учитывает изменяющуюся от века к веку стилистику русских гербов и здесь, как и в других случаях, отыскивает их самобытную основу. Независимое от влияния западных прототипов оригинальное мышление русских «геральдистов» XVI в. — царских печатников как возможных составителей изображений новых государственных символов — нам предстоит затронуть и при рассмотрении Большой государственной печати царя Ивана Васильевича Грозного.

Несмотря на неудачный исход Ливонской войны и других попыток расширения пределов Российского государства на западе, приращение его территории за счет восточных земель шло при Иване Грозном невиданными темпами. Вслед за Казанским пало и Астраханское ханство, а организованный соляными магнатами Строгановыми поход за Урал Ермака Тимофеевича положил начало присоединению Сибири и ее колонизации великороссами. Обладание множеством как исконных, так и вновь приобретенных княжеств и царств соответственно отражалось и на титуле царя Ивана IV Васильевича: «Божию милостию, Великий Государь Царь и Великий Князь Иван Васильевич Всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский, Великий Князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новгорода Низовские земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондинский и иных, и всея Сибирские земли и Северные страны Повелитель, и государь земли Вифлян-ской и иных»75. Характерно, что отдельными пунктами данного титула указываются не реально находившиеся под властью царя приграничные земли, например «Вифлянские» (Ливонские), а выражаются неослабевающие претензии на них, составившие, таким образом, долгосрочную внешнеполитическую программу Российского государства.

Круг славы с медальонами. Оборотная сторона панагии из Благовещенского собора Московского Кремля. Начало XVI в. (прорисовка автора)

Трудно оспаривать значение полного титула российского самодержца во внешней политике — в условиях, когда иноземные государства всячески стремились принизить его, сводя к существовавшему еще в XV в. титулу «Великий князь Московский». Тем самым они умаляли значение России и не желали признавать русского царя равным по силе и значению повелителям Священной Римской империи и ряду других могучих европейских монархов. Своеобразным ответом зарубежным оппонентам явилась созданная около 1577 г. и употреблявшаяся только в сфере внешних сношений, последняя и самая крупная из печатей Ивана Грозного, которую принято называть Большой государственной. Наполнение конкретным содержанием полного царского титула на этой печати осуществлялось с помощью эмблем (или «предгербов») большинства подвластных русскому царю земель, что оказалось новшеством в отечественной сфрагистике. Сам же принцип размещения земельных гербов вокруг средника был известен в Западной Европе с начала, XV в. Печати такого типа принадлежали императору (с 1410 г.) Священной Римской империи Сигизмунду I, затем королям Польши и Великого княжества Литовского, королям Датским. Но в то же время мы не стали бы вслед за рядом отечественных и зарубежных исследователей однозначно относить композицию Большой государственной печати Ивана IV Васильевича к повторению этого уже известного в Европе принципа, поскольку и сам вселенский православный государь, и его геральдисты-печатники имели перед глазами совершенно иные образцы, не столько предназначавшиеся для формального подражания, сколько для воплощения в светские формы изобразительных канонов отеческой духовности.

Утверждение о прямом заимствовании иностранных образцов, основанное на композиционном сходстве русской и западноевропейских печатей, не учитывает содержательной стороны всей великорусской символики в целом, а в данном случае — государственных символов Великороссии. Не станем забывать, что и двуглавый орел, и поражающий дракона всадник, и единорог воспринимались людьми XVI в., прежде всего, символами религиозными, и все другие окружающие их изображения должны были соответствовать православным канонам. Древнерусская символика рождалась исключительно в религиозном сознании наших предков, и с этих позиций следует признать правоту Н. А. Соболевой, считающей, что «таким образом, в общей идее композиции печати может звучать следующий мотив: вступление нехристиан под эгиду верховного, главенствующего, Божьего закона. Возможен вариант некоторого разграничения: эмблемами могут быть представлены не только неверные, но и христиане-еретики (волк), а могут быть и подлинные христиане (голубь). Все они собраны под сенью крыл Господа Бога, которого избрали прибежищем и защитой. Эта идея неоднократно повторяется в Псалтири». Композиционные истоки размещения медальонов вокруг средников, как и самого кольца, где они расположены, следует искать прежде всего в церковной символике Руси и самом ее языке. Понятие «круг» остается одним из древнейших, что подтверждается многотысячным возрастом соответствующих графем, служивших символом Неба или Небесной богини еще в культах неолита. Поэтому и древнерусское слово кроугъ относится к старейшим пластам нашего языка, а понятия кроугъ морьскыи, кроугълоуны, кроугъ небесный связаны с дохристианской картиной мира древних славян. Под влиянием христианской космографии Козьмы Индикоплова (VI в.) эти понятия приобрели лишь новую окраску, но их временная или геометрическая сущность не претерпела изменений: «отпаде от небесного кроуга и от англского светоносиа», «кроугъ святые паскы» и т.п. Разумеется, и древнерусское нарицательное кроугъомь, соответствующее современному «вокруг», содержало уже в себе самом зародыш подобной композиционной идеи. А слова Евангелий о собравшихся вокруг Спасителя учениках, внемлющих Ему сильных мира сего и простых людях исключают и саму мысль о необходимости заимствования такого пространственно-композиционного понятия у кого-либо. Но и само число медальонов на каждой стороне Большой государственной печати говорит о многом. Земельные эмблемы, или, согласно Н. А. Соболевой, духовные символы отдельных земель, образуют кольцо из 12(!) круглых медальонов — по числу Апостолов, а данный сюжет был уже достаточно распространен в древнерусском декоративно-прикладном искусстве XV—XVI вв.

В средниках лицевой и оборотной сторон Большой государственной печати помешены двуглавые орлы, иконография которых полностью совпадает с печатью 1562 г., за исключением одного: здесь орлы увенчаны одной-единственной короной с венчающим ее православным крестом вместо двух небольших коронок, парящих над головами царственных птиц на всех более ранних печатях. Иностранным исследователям эта единичная корона представляется достаточным свидетельством серьезного западноевропейского влияния на рисунок русской печати, поскольку именно так было на печатях германского императора и польского короля. Но ими, видимо, не принимается во внимание сама типологическая модель этой увенчанной крупным крестом короны, в которой они распознают исключительно знак монаршего достоинства. А в России XVI в., как, впрочем, и во всей остальной Европе, еще не сложилась система корон достоинства, и традиционный в древнерусском изобразительном искусстве трехлепестковый венец служил лишь символом царской власти, но ни в коем случае не повторял форму реально существовавших царских регалий. Соединение царского венца с восьмиконечным православным крестом превращало его в символ более емкий и конкретный — такая корона могла означать только власть вселенского православного царя, самодержавие которого соединило в себе светскую и церковную сферы власти. Подчиненная роль русских митрополитов при Иване Грозном получила соответствующее отражение в Большой государственной печати — впервые с конца XV в. обе орлиные головы оказались лишенными корон, все значение которых обратилось в корону царскую. Следовательно, дело здесь не в повторении западноевропейских аналогов, а в непосредственном геральдико-сфрагистическом отражении реалий российской действительности.

Большая государственная печать царя Ивана IV Васильевича. Лицевая сторона. 1577 (?) г.  (по А. Б. Лакиеру).

Да и как можно говорить о каком-либо заимствовании композиционных приемов цесарской и польской королевской печатей, когда над короной православного царя помещен самостоятельный медальон — тринадцатый в охватывающем орла кольце. Крест на «Голгофе» с орудиями Страстей Господних и «адамовой головой» у его основания окружен надписью: «Древо дароуеть древнее достояние». Несмотря на ряд авторитетных толкований этой эмблемы, подчас взаимоисключающих, наиболее близким к ее подлинному смыслу представляется следующее: помещенная над царской короной эмблема выражает религиозную и общественно-политическую идею, ставшую национально-государственной идеей России уже во времена Ивана III и Василия III — концепцию «Москва — Третий Рим». Это изображение в печати Ивана IV Грозного стало предтечей девизов, украсивших и дополнивших гербы владетельных династий последующих веков. Девиз — устремление, сконцентрированная в нескольких знаках программа действий и ее нравственный критерий — уже не мог повлиять на форму и смысловое содержание короны достоинства, поэтому и приобрел в дальнейшем совершенно иную, нежели символ земной власти, графическую форму. Однако в сложном организме герба (а в Большой государственной печати Грозного впервые представлен именно полный государственный герб каждая его составная часть несет собственную смысловую нагрузку. И здесь мы обнаруживаем впервые появившуюся как в отечественной, так и во всей европейской геральдике оригинальную форму комплексного девиза, состоящего из текста и многозначного символа — великорусского девиза, преисполненного величественного смысла.

Не углубляясь в семантику символа горы с прямоугольными уступами, относящую нас к древнеегипетской пирамиде Джосера и зиккуратам Мессопотамии, остановимся на главном: дохристианское значение креста на такой горе соответствовало понятию «центр земли», «пуп мира». Христианство же привнесло в архаичную символику собственное содержание, объявив сакральным центром гору Голгофу (греч. «череп») под Иерусалимом — место распятия на животворящем кресте Иисуса Христа. Несмотря на то что иерусалимский холм имел схожую с верхней частью черепа округлую форму, что и отразилось в его названии, тысячелетняя традиция обусловила ступенчатое изображение «горы в центре всех земель». Символ креста на ступенчатой «Голгофе» в значении искупительной жертвы, мученичества и победы начиная с XV в. стал основной эмблемой на стягах русских полков, но еще раньше данная разновидность креста получила большое распространение в символике Новгорода, особенно во владычных печатях и декоре церквей. На протяжении XIII—XIV вв. вечевая республика являлась крупнейшим государственным образованием Руси и сохраняла политическую независимость от Москвы, что дает основание для трактовки этого символа как «центра земли русской». Объединение многих русских и инородческих земель и сосредоточение всего объема самодержавной власти в руках православного царя, распространение этой власти за существующие границы государства и ее религиозно-мистический аспект превращали животворящий крест, «древо живоносное» в символ вселенской миссии Москвы — Третьего Рима. Центр истинной веры, всего христианского мира переместился на Русь, становясь ее неотъемлемым достоянием (можно было бы добавить — и ее Голгофой). В утверждении этого принципа и заключалась суть всей политики Ивана Грозного. Эта идея и составила содержание девиза в его государственном гербе.